Возвышался в типичной лесостепи Южной Сибири островок прекрасного леса. Причем прекрасного - в буквальном смысле. Красным лесом традиция издавна именовала сосновый бор - и не только из-за ярких стволов, но также из-за его продуктивности: обилия грибов, ягод, дичи. Однако ценнее всех боровых сокровищ, конечно, сами деревья, а точнее, их прямые и высоченные, мачтовые, стволы - когда-то их рубили для судостроительных верфей, и с тех пор самые отборные сосновые леса носят название мачтовых. Этот термин используют и сейчас, подчеркивая высочайшее качество первосортной древесины.
Вот из-за нее-то и отшумела роща. Участок привлек внимание лесных браконьеров - и бор стал полем брани. За считаные дни они, как термиты, сжили столетний лес со света. «Погостили» - и от него остался лишь погост. Изломанные, угловатые пни разной высоты - будто могильные камни. И обнаженная земля, как на архиерейских похоронах, вся забросана хвойными ветвями…
Это место имеет конкретный адрес - Лебяжинский район Павлодарской области, примерно в полуторастах километров на юго-восток от Павлодара, вдоль проселочной дороги между деревенькой Корт и селом Шалдай. Впрочем, таких лесных некрополей в казахстанском Прииртышье сотни. И тот, который посетила бригада «НП», ничем от остальных не отличается. Разве только тем, что расположен уж совсем рядом, в нескольких километрах от человеческих селений.
От упомянутых Шалдая и Корта. В первом из которых, кстати, находится штаб-квартира ГЛПР (Государственного лесного природного резервата) «Ертic Орманы» -«Иртышский бор», а почти все население составляют семьи инспекторов, обязанных охранять заповедный ленточный бор. А во втором как раз и живут - и опять-таки семьями - лесные браконьеры.
Как видим, разнонаправленность - и даже взаимоисключаемость - интересов не мешает тем и другим существовать в непосредственной близости друг от друга. А может, даже помогает.
На чем и стоит этот мир
Лебяжинский район Павлодарской области свое название получил от бесчисленных когда-то стай лебедей, гнездящихся на здешних озерах. Эти аристократичные и романтичные птицы (создающие любовную пару, как известно, один раз и на всю жизнь - а живут они почти человеческий век, до 60 лет) и сегодня встречаются тут, в чем мы убедились, преодолев многокилометровый путь из Павлодара на юго-восток. Встречаются, конечно, не в прежних количествах - браконьеры.
- И зачем их стреляют? - спрашиваю у нашего гида, егеря Алексея.
- Вкусные очень. Как гуси, только мясо нежнее, и весят они до 12 килограммов, - рассказывает егерь. - Да вот вам случай. Пару дней назад слышу стрельбу, подъезжаю к нескольким группам охотников, проверяю, законно ли ведется охота. Те честно отчитываются по всем тушкам гусей и уток, но ни одна из компаний не берет на себя трех убитых лебедей, лежащих на воде. Дело в том, что лебеди по старинке значатся в Красной книге. Хотя численность их теперь приличная, и, например, в России, до границы с которой всего несколько десятков километров, охота на кликуна возобновлена, а лицензия стоит тысячу рублей (пять тысяч тенге).
Символичным мне показался случай из егерской практики. Вся казахстанская природа - это охраняемое государством народное добро - напоминает сейчас "ничей" трофей, который плохо лежит.
Сокровища красного леса
Главная достопримечательность Прииртышья - знаменитые ленточные боры. Памятник природы, безо всякого преувеличения, планетарного масштаба - на фотографиях из космоса они смотрятся весьма впечатляюще, протянувшись узкими и длинными (в сотни километров) бороздами в степном междуречье Оби и Иртыша. Всего их пять, но лишь два из них переваливают казахстанско-российскую границу и достигают Иртыша: Барнаульский – совсем рядом с Семипалатинском (в связи с чем его казахстанская часть получила название Семей орманы), другой, Касмалинский (в Казахстане - Ертic орманы; куда мы и приехали), - в Павлодарской области.
По одной из версий, ленточные боры выросли после того, как древний ледник, сползая с северо-востока, пропахал несколькими языками безлесную степь, принеся в себе и древесные семена, и подходящую песчаную почву. И кстати, сосна, растущая в ленточных борах, отличается от других: и шишки, и семена ее почти вдвое больше обыкновенных, а ледниковые метаморфозы сделали ее особенно неприхотливой. Что позволило выделить дерево в отдельный подвид – сосну кулундинскую.
Щедра к человеку эта сибирская земля. В середине апреля Иртыш разливается, а когда вода сходит, увлажненная пойма позволяет выращивать богатые урожаи, старицы и озера дают прибежище многотысячным колониям перелетных птиц. Река богата рыбой: лещ, карп, язь, щука, окунь. По-прежнему водится стерлядь, сохранился и русский осетр (и местные патриоты утверждают, что он вкуснее каспийского собрата, ссылаясь на то, что к царскому столу осетров везли именно из Иртыша).
А, например, Ертic орманы (или, как его еще у нас величают, - Шалдайский бор, по имени села Шалдай) славится местной популяцией белки - телеуткой. Эта самая крупная среди белок здесь весьма многочисленна, обладает красивым серебристо-голубоватым (и очень густым) мехом, и в советское время на нее шла даже промысловая охота, а шкурки отправляли в Италию, где их активно внедряли в дамские наряды знаменитые портные.
И вот вся эта богатейшая природная кладовая в последние годы едва не оказалась полностью разграбленной. Дичь перестреляли, рыбу вычерпали. Стремительно редеют и ленточные боры. Когда-то, в XIX веке, они подступали вплотную к Иртышу. Теперь же на многих участках бывшего сплошного леса остались лишь крохотные островки в степном море.
Покушение на вещную жизнь
У всякого животного есть день рождения, у всякого растения - день правильной, своевременной смерти. День жатвы. Когда склоняется колос, или выспевает плод, или даже распускается цветок. И именно теперь, тотчас он должен быть сорван.
Такой день - один в году - есть и у каждого дерева. И лесорубы по призванию могут его вычислить. То ли жизненные соки от корней к кроне бегут в это время как-то особенно резво, то ли состав эликсира становится необыкновенным, но только с деревом происходит мгновенная метаморфоза. Сделанные из такой древесины вещи чрезвычайно прочны, долговечны и могут прослужить не один век. Срубленное в свой срок дерево, можно сказать, обретает иную, вещную жизнь…
Не сказать, что это старинное знание современниками безвозвратно утеряно - оно, скорее, просто не востребовано. Не исключено, что кто-то из старожилов браконьерской деревни Корт, что мы сейчас проезжаем, и владеет секретными приметами, по которым, мониторя лес изо дня в день, и можно определить момент, когда простое дерево превращается в золотое. Но здешним обитателям это профессиональное откровение ни к чему - тут практикуются другие методики конвертации деревянной валюты в обычную, американскую.
В Корте с десяток-другой домов - победнее и побогаче. Те, что покруче, обнесены, как форты каких-нибудь североамериканских колонистов, высокими частоколами. Те, что поскромнее - всего лишь «прозрачными» кривыми изгородями. Во дворах - ни сада, ни огорода, только наваленные поленницей бревна и трактора с грузовыми прицепами.
У «кулаков», сообщают наши гиды, то же самое, только масштабы побольше. Но заглядывать за забор егерь Алексей не рекомендует - представители живущей, например, в этом дворе семьи N вооружены и агрессивны, убили уже не одного чересчур любопытного инспектора.
Официально, правда, те сгорели в лесных пожарах, полыхающих в этих краях чуть ли не ежедневно. Но полицейская версия не должна вводить в заблуждение: все здесь (кроме мертвых, разумеется) в сговоре. Особенно жутко, однако, даже не предположение, что убийц «отмазывают» за какие-то баснословные, форс-мажорные суммы, а то, что дело, вероятнее всего, было замято без каких-либо детективных страстей, в рабочем порядке. Просто нашли труп в обгоревшем лесу, никаких доказательств насильственной смерти нет (веревка, которой жертву привязали к дереву, уничтожена огнем). А поскольку никому они, доказательства, и не нужны, то река-жизнь продолжает бежать в прежнем русле, кормя от щедрот своих как одних, так и других. Как браконьеров, так и более сговорчивых борцов с ними. В порядке взаимозачетов…
Но, конечно, главная «функция» пожаров другая. Лес в Казахстане, как известно, редкость, под ним в стране всего четыре процента территории, и почти вся она входит в состав особо охраняемых природных территорий, где промышленная рубка строго запрещена. Заповедны и ленточные боры Прииртышья, в границах которых, как уже говорилось, были образованы лесные резерваты.
Закон, однако, не запрещает санитарную рубку горельника, чем и пользуются браконьеры. Они поджигают выбранный участок (для чего, как правило, привязывают к хвосту собаки емкость с бензином, и та носится по лесу как угорелая - варварские цели требуют не менее варварских средств), огонь пожирает верхушки сосен, деревья погибают, но стволы при этом сохраняются фактически нетронутыми. И вот товар готов; надо лишь приехать и забрать его - разумеется, с официального разрешения лесных властей. Старые, в обхват, сосны спиливают, а с деревьями помоложе да потоньше, чтоб вышло побыстрее, обходятся без пилы и топора - просто валят их бульдозерами.
И остается на месте живого леса лесное кладбище – с разномастными пнями-памятниками и искореженной землей, окропленной обломанными сучьями.
Формально видимость закона соблюдена настолько, что, казалось бы, для коррупции и почвы нет: документы на лесоматериалы имеются (санитарная рубка), так что вроде бы и делиться ни с кем не надо - маленькие люди делают свой маленький бизнес. Однако делиться, конечно же, приходится: ведь все эти «производственные» пожары происходят с попустительства как егерей, так и правоохранительных органов. Местной власти отлично известны и имена поджигателей, и их адреса, и при желании прекратить весь этот лесной разбой можно было бы в несколько часов.
Но, видимо, желания нет. Риторический вопрос: почему? «Кто виноват?» – как говорят запальчивые русские. Или «Кому выгодно?» – как формулировали более прагматичные древние римляне.
На сосновой «игле»
С одной стороны, причина лесного браконьерства, казалось бы, очевидна - шальные, легкие, быстрые деньги. Которые сначала, в кризисные 90-е, когда не стало другого заработка, помогли местным жителям выжить, а затем развратили, подсадили на сосновую «иглу» все население прилегающих к ленточным борам районов. Деревенька Корт - типична для Прииртышья. Так что бизнес этот не маленький. И «курируют» его отнюдь не маленькие люди.
Куб «зеленки» (как называют здесь лес-кругляк) стоит нынче, в зависимости от диаметра стволов, около 100 долларов за кубометр. Средний «урожай» с гектара соснового бора составляет 100-150 кубометров. То есть гектар приносит десять-пятнадцать тысяч долларов. Каждый год вырубаются десятки тысяч гектаров. А значит, годовая нажива лесной браконьерской мафии только в Шалдайском бору исчисляется в сотни миллионов долларов; во всем же казахстанском Прииртышье приближается к миллиарду.
При всей уникальности ленточных боров и местной воровской специфике проблема браконьерских сообществ в стране универсальна - будь то анашовая мафия в Чуйской долине, икорная – на Каспии или лесная – в Прииртышье и Восточном Казахстане. Государство, бывшее когда-то, в СССР, единственным хозяином "лесов, полей и рек", по известным причинам давно утратило этот гегемонский статус. Но в отличие от других сфер народного хозяйства здесь так и не последовало масштабной приватизации. В результате эта отрасль - лесное, охотничье, рыбное хозяйство - значительно отстала от общего развития экономики. Формально оставаясь собственником разнообразных угодий, их охранником и попечителем, государство фактически отвернулось от них, в результате реальную власть на местах захватили браконьерские, откровенно мафиозные сообщества. Причем, что важно, государственные структуры отнюдь не отказываются от "крышевания" этих преступных промыслов, так что госчиновники и вправду продолжают контролировать вопросы природопользования - вот только не в прежнем, социалистическом, а в самом что ни на есть современном, бандитском смысле.
Но главная проблема даже не это, а тотальная втянутость местных жителей в лесное браконьерство. Ведь хотя долю в преступном бизнесе каждый имеет свою, от генеральской до шоферской, кормится-то от него вся округа… Как прикажете бороться с народом, со всем - поголовно - населением?!. И кто выступит в роли этих героических борцов?
Казаки-разбойники
Помимо очевидных причин лесного браконьерства - экономических (легкая нажива) и социальных (безработица, коррупция и так далее) - есть у этого разгула и разбоя еще один, скрытый за давностью лет, исток. Историческая традиция.
Речь идет о скепсисе по отношению к государству - его идеологии, собственности и институтам. О пренебрежении к закону, которое уроженцами «одной шестой», такое впечатление, впитывается даже не с молоком матери, а еще раньше - с дезоксирибонуклеиновой кислотой, с известным набором наследственной информации…
Этот традиционный, мягко говоря, пофигизм существовал и в СССР (я хорошо помню цинизм, с которым в моем советском детстве взрослые относились и к партийным вождям, и к коммунистической идеологии), и до революции (о чем речь подробно пойдет ниже), никуда он не исчез и теперь, в СНГ.
Откуда взялся в наших людях этот правовой нигилизм? Ответить на вопрос помогает история.
* * *
Поселения казахстанского Прииртышья основывались преимущественно в начале XVIII века и в очень компактный период времени. Делалось это по инициативе первого губернатора Сибири князя Гагарина, который задумал расширить военные рубежи России вверх по Иртышу. Для чего было решено устроить вдоль реки так называемую Иртышскую кордонную линию - цепь пограничных острогов с гарнизонами из сибирских казаков.
Идея была одобрена Петром I, издавшем соответствующий указ, и в 1716 году сооружением Омской крепости было положено начало Иртышской линии. Сразу же после этого возникли и нынешние казахстанские города в Прииртышье. В 1718 году дружиной воеводы Василия Чередова неподалеку от развалин джунгарского городка с семью полуразрушенными буддистскими храмами была заложена крепость Семипалатная (будущий город Семипалатинск, а с 2007 года - Семей). В 1720 году возведен форпост Коряковский близ одноименного озера, где велась добыча соли (с 1861 года - город Павлодар, названный так императором Александром II в ознаменование рождения сына). В том же 1720 году отрядом майора Лихарева была построена и самая дальняя защита Иртышской линии - Усть-Каменогорская.
Со временем между крупными фортами появились во множестве и соединяющие их острожки поменьше - станции и редуты, позже превратившиеся в деревни и села, а где и в заштатные городишки.
А уже из Прииртышья казачьи пикеты и караулы распространились и по всему обширному степному краю, составляющему нынче территорию Северного Казахстана (но тогда отвоеванному у новомонгольской империи калмыков-джунгаров.) В течение XVIII века в этих новых землях помимо Иртышской кордонной линии были также протянуты Ишимская, Пресногорьковская, Бухтарминская, Колываново-Кузнецкая и Бийская. Они составили единую - от приуральских степей до алтайских гор - цепь укреплений, которая получила общее название Сибирская линия, а в 1808 году было официально образовано и Сибирское линейное казачье войско.
Так заселялся этот край - в то время беспокойный, пограничный (сначала - с Джунгарским ханством, а после того, как джунгаров вырезали маньчжуры с китайцами, - и с Цинской империей), и нет потому ничего удивительного в том, что первопоселенцами Прииртышья оказались люди служивые, военные. Это по роду деятельности. А по существу, бедовые, матерые, свирепые, крутого нрава и некрепкой морали, невеликой законопослушности - сибирские казаки.
Да и откуда ей взяться, этой законопослушности, если еще отцы и деды их были сосланные в Сибирь уголовники, бунтари, военнопленные, пополнявшие ряды местного казачества?! Впрочем, не лучше «наследственность» была и у исторического ядра войска. Ведь кто они, участники знаменитого похода Ермака (с которого, как известно, и пошло сибирское казачество)? В большинстве своем, как свидетельствует история, бежавшие от царя на Волгу удальцы, промышлявшие разбоем на караванных путях близ Ногайского брода, и основавшие у Самарской луки что-то наподобие пиратской республики. (Когда же карательные правительственные отряды стали угрожать и этой Волжской вольнице, казацкие атаманы и увели свои ватаги сначала на Урал, а затем - и в Сибирь.)
Добавьте к этому человеческому фактору еще и географический - огромные расстояния до центра и отсутствие дорог - и станет очевидно, что подчинение этих пограничных территорий метрополии было весьма формальным. Фактически же сибиряки мало зависели от московских (позже - петербургских) чиновников и их законотворчества, подчиняясь не столько им, сколько атаманам на местах, то есть жили по своим собственным понятиям удалого казацкого братства. И, разумеется, пользовались царским имуществом как своим: реками-озерами, лесами-горами и всем, что в них - при том не допуская и мысли, что это может квалифицироваться как браконьерство, как покушение на чужую собственность - государя и государства.
Впрочем, все это в значительной мере справедливо не только для Сибири, географической частью которой является и Северный Казахстан. С середины II тысячелетия русские цари рьяно прибирали к своим владениям огромные просторы Евразии, за несколько веков расширив удельное Московское княжество до размеров колоссальных и создав одно из крупнейших государств в истории - Российскую империю. И в немалой степени эта экспансия осуществлялась силами именно казаков. Рассматриваемое сейчас присоединение Сибири - классический пример. Но и для защиты вновь приобретенных европейских провинций царства - черноморско-азовских и прикаспийских степей, Кубани, Северного Кавказа - использовались, соответственно донское, уральское, кубанское, терское казачество…
И тогда получается, что по «понятиям», мало отвечающим официальному праву, писанным кодексам государства, жила значительнейшая часть страны, во всяком случае - все ее гигантские окраины. Закон, будучи реальной силой в центральных губерниях, подкрепляемый там тюрьмами, армией, казной наконец - в общем, всеми государственными подвидами кнута и пряника-– здесь, в удаленных провинциях, превратился в пустой звук.
* * *
Известно, впрочем, что изначально казаки были крайне малочисленны. Историки полагают, что этим именем называли себя воины-рабы славянского происхождения в Золотой Орде. Русь платила монголам дань в том числе и людьми - мальчиками, которые затем воспитывались по военному монгольскому обычаю и составляли отряды легкой кавалерии в войске ордынцев. После падения Золотой Орды они оказались предоставлены сами себе и промышляли грабежом, но благодаря сохранению православной веры не утратили совершенно связи с родиной и, в конце концов, были интегрированы в русское общество, хоть и в качестве специфического сословия.
Но этих протоказаков была горстка, и их скромных сил едва бы хватило на многочисленные военные кампании, о которых шла речь выше. В мощную социальную группу казачество превратилось благодаря постоянному притоку из центральной части страны беглых, отчаявшихся, пустившихся во все тяжкие людей - а вот его-то, это великое бегство, и спровоцировали власти.
Напомним, в 1565 году первый русский царь Иоанн IV объявил о внутриполитическом разделении страны на две части: опричнину и земщину. Элиту, приближенную ко двору (названную позже дворянством), и всех остальных. Вслед за чем монарх и заслужил свое расхожее народное имя - Иван Грозный, учинив небывалый террор, когда разорению и даже геноциду подвергались целые города.
Очень многие тогда почувствовали себя чужими в своей стране: причем независимо от классовой принадлежности - от князей и бояр до ключников и псарей. Прежняя, земская знать вырезалась новой элитой - опричниками, простолюдины же бежали куда подальше, на окраины царства, как раз и пополняя казацкие корпорации. Неудивительно, что к идее государства вообще эти люди испытывали, в лучшем случае, прохладцу, безразличие, а к конкретному политическому режиму и вовсе ненависть. И со временем трещина только ширилась: за опричниной XVI века последовали гонения староверов XVII века, Петровская реформа (с бритьем боярских бород и прочей сословной резней) XVIII века, национальные восстания XIX, социальные революции XX…
Кто-то бунтовал, кто-то бежал, кто-то терпел, но наступил, наконец, момент, когда с государством себя отождествляла разве что бюрократия, да, может, еще полиция. Все же остальное население составляла разного рода фронда: либерально настроенная аристократия требовала от власти европейского политического обихода; разночинская интеллигенция - доступа к «поприщам», то есть равных с нобилитетом возможностей, карьерных перспектив; национальные элиты - суверенитета; пролетариат, как повелось с Древнего Рима - хлеба и зрелищ, а после фронтового опыта Первой мировой еще и спирта с опиумом и кокаином…
Казаки же, как и века назад, - вольностей и привилегий.
Нет нужды напоминать, чем все это в итоге закончилось. Империя (а вслед за ней и СССР) пала, но, к сожалению, этим дело не ограничилось.
Дворянство, порожденное опричниной и с той поры, по существу, и представлявшее собой государство, заплатило за многовековой раскол страшную цену, будучи уничтоженным как класс. Но оставило в наследство нынешним чиновникам и бюрократам (на всем постсоветском пространстве) столь свойственное прежним царедворцам византийство - придворную демагогию, когда пафосная риторика «государственников» и «патриотов» лишь маскирует их личную или групповую корысть.
Изведено было и казачество. Конечно, в местных девках видна сибирская стать, а в хмельных молодцах - лихая удаль, но вообще генотип выкорчеван. Однако не бесследно: именно от казацкой вольницы общество унаследовало скепсис по отношению к правительству, пренебрежение к законам. Этот, как нам кажется, умный, зрелый цинизм: выше «чьих-то» правил ставить свою правду, выше авторитета власти - свою волю.
Раскол между государством и обществом так до сих пор и не изжит. И в нем у каждой из сторон свои аргументы: у государства - что иначе нельзя с таким народом, ибо народ воровской; у граждан - что иначе нельзя с таким государством, ибо чиновники - воры.
* * *
Впрочем, сегодня здесь, в Прииртышье, другая страна - Казахстан. Иные политические координаты. И хотя многие социальные болячки родом оттуда, из северных лесов, из раскольничьей и революционной Руси, диагноз ими не ограничивается.
Не зря ведь слово «казахи» столь созвучно слову «казаки». И никакое это не совпадение, а, по мнению лингвистов, оба этнонима восходят к древнетюркскому истоку, обозначавшему что-то вроде «свободных, отделившихся людей» и даже «храбрых, удалых воинов». Теория выглядит убедительной, если принять изложенную выше версию возникновения казацких ватаг, да и хрестоматийный уход из-под эгиды Узбекского ханства султанов Жанибека и Керея также с ней вполне согласуется.
Но дело, конечно, не только в этимологии. Логично предположить, что и образ жизни первых казахских общин не очень отличался от промыслов казацкой вольницы, тем более что перекочевали они на территорию разбойничьего государства Могулистан (западнее Согдийского оазиса, в долине реки Чу), через которую проходили древние караванные трафики, и «крышевание» купцов было традиционным занятием местных авторитетов…
Не находите в этом занятного исторического фокуса? Казацкая вольница вступила в термоядерную реакцию с казахской джигитовкой, и в итоге получилось нечто совершенное в своем роде – современное казахстанское лихоимство.
Коррупция. Местный стиль жизни.
Общая захолустность нашего существования, колониальность экономики, косность населения, нищета села и экологические кошмары городов… Все это на самом деле имеет одну первопричину, и причина эта - несусветная, тотальная, метафизическая даже, коррупция. Взяточничество и арапство в эпическом, гоголевском смысле.
Что на этом фоне какое-то буколическое браконьерство?!. Хотя, конечно, тоже воровство. Но бороться с ним, пока не вырезана в людях эта железа, вырабатывающая своеволие и пофигизм, - все равно что оперировать пациента зараженным скальпелем.
И думается порой: а преодолима ли вообще эта пропасть-– космические парсеки между крутящимся на своей орбите гражданином и живущим на какой-то другой планете правительством? Ответ, скажем так, не слышится звонко утвердительным. В отличие от доносящегося из леса стука топора.
Андрей Губенко
