С наступлением летней жары алматинцы сбегают из города к дикарским берегам Или: порыбачить, а то и просто клево отдохнуть. С купанием в тугих струях реки-полукровки (не совсем горной, но и не вполне равнинной), с загаром под хлестким здешним солнцем, с шашлыком под аперитив и аппетитный вольный воздух…
В общем, как принято говорить, на лоне природы.
Река, однако, - девушка с характером, так что разовьем метафору. А точнее, отметим ее неуместность. Ибо все эти платонические прибрежные ритуалы: пикник, аперитив, корпоратив и прочее (включая, с другой стороны, также и узкоспециальный целеустремленный промысел рыбы) - всего лишь флирт с ландшафтом; как выразились бы писатели позапрошлого века - просто чтоб поволочиться. Для настоящего же единения с рекой надо войти в воду. И не просто войти, а глубоко - так, чтоб потерять под ногами твердую почву.
Потерять, конечно, не навсегда и не за просто так. А найти взамен что-то иное.
Вот в поисках-то этого иного (как Колумб когда-то - иного пути в Индию) мы поднимаем грот, натягиваем стаксель и выруливаем на быстрину. На паруснике-катамаране команда «НП» отправляется в эпопею по Или. Стартовав почти от капчагайской плотины, перегородившей узкий, аскетически пустынный каньон в урочище Кербулак, завершить нашу речную Одиссею (или, лучше сказать, Илиаду!) мы намерены среди буйных тугайных лесов, на широких разливах Баканаса.
Вот это я понимаю - отдохнуть на лоне!..
А еще мы планируем ударно порыбачить.
Проза ветров
Итак, наше судно - не просто посудина, чтоб сплавляться по реке, используя силу потока, но еще и парусник - с величественной грот-мачтой и вечно хлопочущим стаксель-штагом. Когда удается поймать попутный или хотя бы боковой ветер, синие паруса вздымаются, и лыжи катамарана стремительно опережают течение, и без того ретивое. Тихий шепот вспененной воды звучит как гимн, и ощущаешь себя победителем.
Празднуется этот триумф, однако, нечасто.
В илийской долине дуют, в принципе, два ветра. Противоположные: юго-восточный, так называемый «Чилик», и северо-западный - «Балхаш». Для выполнения основной задачи нашего предприятия, для парусного сплава, несомненно, нужен первый - попутный «Чилик». Для факультативных же занятий, рыбалки в частности, лучше подходит второй - встречный «Балхаш». Ибо направлен против течения, тем самым генерирует рябь, а значит, дополнительно обогащает воду кислородом, отчего стимулирует рыбий аппетит.
Так, во всяком случае, гласит теория. Но по другому закону - закону подлости - ветер преобладает всегда «левый», тот, что мешает: роза ветров - она, знаете ли, с шипами. Когда на Или выезжаешь просто на рыбалку, клевый «Балхаш» обязательно сменяется бесплодным, совершенно бессмысленным на берегу «Чиликом». Во время же сплава, наоборот, попутный «Чилик» правит лишь полдня, пока не выберешься из кербулакского каньона, а на равнине его непременно свергнет встречный «Балхаш». (Причем у этого закона имеется не менее подлое продолжение. Во время ночевок, когда опостылевший за день «Балхаш» должен, наконец-таки, спровоцировать фантастический клев, он вдруг уступает власть «Чилику», только зря угнетающему рыбью психику, но лишь до утра…)
Правило это нерушимо, поэтому в экспедицию мы всегда берем с собой весла. И рутинной невольничьей греблей «отрабатываем» короткие минуты полета под парусом.
Впрочем, несмотря на все наши реверансы античному мореходству (на галерах весла также дополняли простейшую парусную оснастку), не стоит забывать: мы все-таки сплавляемся по реке - с течением, кстати, шустрым и «нелинейным», и с фарватером изменчивым и подвижным. Поэтому важнейшим из навигационных искусств для нас является лоцманское.
Стараясь не сесть на мель, не напороться на торчащую из воды средним пальцем корягу (лыжи катамарана надувные), не вильнуть ненароком в какую-нибудь боковую протоку и не увязнуть там навеки в стоячих речных аппендиксах, мы держимся главного русла - где скорость и не достать дна, даже если специально прыгнуть с палубы.
Проблема в том, что русло это постоянно петляет и норовит сбросить с себя пассажиров, как необъезженный мустанг. Так что надо вычислять его загодя, заранее, по вторичным признакам: избегать, к примеру, пологого берега, предпочитая ему крутой, или срезать угол, проходя очередной поворот, чуть не касаясь деревьев на мысу. Требуется, в общем, «читать реку». Зато, когда овладеваешь этим навыком, чувствуешь драйв не меньший, чем если бы поймал попутный ветер.
…Когда подкрадываешься к острову именно там, где он рассекает поток надвое, выбираешь подветренную сторону, поднимаешь парус - и как из засады, как пиратский фрегат вырываешься на девственную водную целину!..
По большей части, однако, стихию приходится преодолевать. И стихию не только ветра, что естественно (все-таки ветер - субстанция вздорная, по определению ветреная), но и воды, причем той, которой, в принципе, по пути. Что делать - таков, повторимся, характер Или, а главное, к нему нельзя приспособиться: каждый год, а то и сезон, река меняется. Появляются новые мели и острова, осыпаются старые берега, и русло прокладывает иной, никому пока не известный фарватер.
Для туристического сплава, для приключений это, вероятно, самое то. Но не удивительно, что с таким норовом река так и не стала судоходной. Хотя поползновения обуздать ее были.
И первый зафиксированный в хрониках эксперимент датируется 1856 годом, когда некий господин Кузнецов задумал снабжать сибирских казаков, расквартированных в недавно занятом Семиречье, дешевым сибирским хлебом. Для этого купец построил на Балхаше судно, нагрузил его мукой, купленной в Каркаралинске (в те времена - крупном городском центре), и бурлаками поднял вверх по реке до выселка Илийского (сейчас затоплен Капчагайским водохранилищем) близ форта Верного.
Поднять-то поднял, но транспортные издержки оказались столь велики, что мука вышла чрезмерно дорогой, хлебный прецедент не повторился.
В 1871 году была предпринята другая попытка по созданию илийского судоходства. Теперь, правда, уже не в нижнем, а в среднем течении реки: сначала барка за 8 суток сплавилась вниз от китайской Кульджи до упомянутого выселка Илийского, а затем десять бурлаков волокли ее обратно. Но не доволокли: за 40 суток они прошли всего 220 километров до Борохудзира, а до Кульджи понадобились бы все 80!
Эти неудачные примеры, однако, не стали наукой для инженера Поклевского, который в компании с каким-то верненским капиталистом выписал из Англии 35-сильный пароход и в 1883 году спустил его на воду все у того же выселка Илийского. Вот как комментирует ту инициативу летописец семиреченского казачества Леденев: «Этот баркас сделал несколько рейсов до города Кульджи, пробовал проникнуть в озеро Балхаш, но все усилия энергичных предпринимателей все-таки закончились полной неудачей, и прекрасное судно, стоившее огромных затрат, было вытащено на берег, где остатки его лежат еще и до сих пор (1903 год), служа как бы предостережением дальнейшим попыткам».
Очевидец не уточняет, где именно покоится погибший корабль, так что неизвестно, затоплен ли он позднейшими водами Капчагая или влачит иную, археологическую жизнь где-то на берегах, вдоль которых мы сейчас проходим. Один такой таинственный остов я, кстати, знаю (под именем Затонувшей баржи, недалеко от тренировочного лагеря МЧС) – железный скелет старинного судна подтянут к берегу, но большей частью остался в воде. В таких местах любит прятаться крупная рыба, и потому каркас всегда утыкан удочками… Но того ли баркаса это каркас? Или, быть может, памятник следующим, уже советским опытам семиреченского мореплавания?
Однако, как бы там ни было, профессиональное судоходство здесь так и не вышло из эмбрионного (а точнее, абортного) состояния. Зато вышеупомянутый летописцем 1903 год стал открытием илийкой навигации другого рода - не коммерческой, но подвижнической: научной, экоприключенческой, спортивной. И первым подобный сплав по Или совершил ученый и челленджер Лев Берг: экспедиция под его началом спустилась до Балхаша, проложив «лыжню» для всех последующих плотов и лодок. В том числе и для нашего катамарана.
Сейчас в это трудно поверить, но еще в первой половине ХХ века в нашей стране водились тигры. В частности, среднеазиатская разновидность этих громадных пятнистых кошек - туранский тигр (его отличали роскошные бакенбарды) жил вдоль среднего и нижнего течения реки Или, в тугайных лесах поймы охотясь на здешних кабанов и оленей. В самом центре Казахстана, нынче на две трети состоящем из пустыни, были спрятаны от цивилизации настоящие джунгли с богатейшей флорой и фауной.
Они - эти тугайники, казахстанские джунгли - и сейчас еще сохранились: тем больше, правда, чем дальше от города и ближе к балхашской дельте. Деревья джиды, ивы и туранги, кустарники барбариса и жимолости плотно сплетены в них местными лианами - ломоносом, сплошной стеной непроходимого леса охраняя высокий, крутой берег реки. А противоположный, пологий берег покрыт зарослями так называемого камыша (это народное, собирательное имя, на самом деле объединяющее кроме собственно камыша и тростник, и, в особенности, рогоз).
Девственные эти дебри служат пристанищем для многих стад и стай. Из птиц помимо традиционных гусей-лебедей здесь гнездятся орланы-белохвосты, пеликаны, фламинго. Распространена ондатра (когда-то этот зубастый американец был акклиматизирован в СССР и успешнее всего прижился как раз в Или-Балхашском бассейне, где численность «водяного кролика» достигала порой 800 тысяч особей). Вот только тигров нет: уже полвека как туранская – седьмая – разновидность тигров полностью вымерла. Джульбарс («бродячий барс», как называли в Средней Азии этого зверя, совершающего длительные переходы в сотни километров) ушел навсегда по какой-то своей заповедной тропе.
Хунвейбины в Америке
В начале рассказа я несколько самоуверенно сравнил нашу скромную миссию с экспедицией Колумба. Однако это упоминание оправдано еще и тем, что река Или - в каком-то смысле Америка, Новый Свет эмигрантов. Конкретнее - в смысле ихтиофауны. Рыбы-аборигены здесь практически истреблены более агрессивными и прожорливыми рыбами-колонизаторами.
Какой рыбак теперь знает такие виды, как, например, гольян семиреченский и гольян балхашский, губач пятнистый и голец Северцова, которые когда-то первобытными скопищами паслись в здешних пасторальных водах?! Впрочем, в большинстве своем те «индейцы» не представляли ни промыслового, ни спортивного интереса (за двумя, пожалуй, исключениями – илийской маринки и балхашского окуня; не зря эти семиреченские «краснокожие» стали нынче «краснокнижными»).
Так что, хотя об утраченном эндемизме можно всплакнуть, в целом великое переселение рыбьих народов пошло реке, скорее, на пользу. Если в конце XIX века в Или обитали всего 12 видов рыб, то сейчас - 33. А если считать еще и линя, запущенного в 1948 году, но после образования Капчагайского водохранилища таинственно «слинявшего» из уловов, - 34. Да и виды, которые приплыли на смену гольянам и гольцам, заставляют рыбацкое сердце биться в разы резвее.
А произошла метаморфоза благодаря масштабным акклиматизационным работам, которые велись в крае в 30-70-е годы XX века. В реку тогда заселили множество промысловых пород. Однако судьба их ждала разная.
Северо-каспийская вобла, привнесенная в Или из Урала, прилично размножилась (правда, в процессе морфологически слегка уклонилась от исходной формы). Так что численность ее, как выражаются специалисты, даже превысила оптимальный рубеж. Хорошо прижились судак, жерех и сом - настолько, что вытеснили аутентичных местных плотоядных: упомянутых илийскую маринку и балхашского окуня. Судак и вовсе расплодился до такой чудовищной степени, что саморегулирующаяся природа поразила его специальным рыбьим раком – фибросаркомой.
А вот сазан, несмотря на свою легендарную всеядность и плодовитость, освоился на новом месте далеко не так удачно. И вообще, выражаясь метафорично, сазан здесь так и не стал карпом. (Общеизвестно, что именно карп является самым распространенным рыбацким трофеем в западной рыбацкой традиции. Но то в цивилизованной Европе (откуда и само латинское имя carpio), где искусственно разводимая прудовая форма почти подменила исходную, естественную; в наших же скифских реках этот вид вообще попадается реже, а главное, наряду с завезенным из Германии в Российскую империю культурным карпом, округлым и домашним, как свинья, тут водится еще и дикий, настоящий, с тюркскими корнями, сазан. Длинный и горбатый, необузданной силы, со свирепой разбойничьей рожей - горбыль. Не «свинья», одним словом, но «кабан». И даже «вепрь».)
В Или были акклиматизированы и селекционная, и изначальная формы - и карп, и сазан, однако ни тот, ни другой так и не смогли здесь реализовать свой шикарный воспроизводственный потенциал. Причина - гидрологические условия полугорной, полупустынной реки, питающейся лишь талой водой ледников. А значит, максимального уровня Или достигает не в мае, когда у карпа нерест, но в июле. И следовательно, заливные луга поймы, где он предпочитает метать икру, для здешнего сазана недоступны. (Приспосабливаясь к изменившимся условиям, илийский сазан даже развил в себе способность ко второму нересту - как раз в июле, но этот биологический подвиг сделала бессмысленным постройка Капчагайской плотины, нивелировавшая сезонные колебания уровня воды.)
Однако нет худа без добра. Благодаря своей избранности (редкости и силе, тренируемой быстрым местным течением) вольный илийский горбыль считается трофеем совсем иного порядка, чем его одомашненный заурядный собрат из стран старинной рыбацкой цивилизации.
Еще большую ценность представляют собой два «краснокнижных» вида, интродуцированных в Или из Сырдарьи – шип и тупоносый аральский усач.
Что касается первого, экзотично уже само то обстоятельство, откуда его привезли. Хотя и объяснимо. В древности, как считают ученые, Арал составлял с Каспием одно целое; Каспийское же море славится крупнейшими запасами (90 процентов от мировых) реликтовых осетровых рыб.
Вид с говорящим именем «шип», как известно, назван так из-за спинных «жучков»; однако таковые отличают все породы осетровых, прозвище же «шип», как сообщает Сабанеев, волжские рыбаки присваивали лишь помесям различных видов осетровых. Так вот, в многообразных водах Каспийского и Азовского бассейнов этот шип-«дворняжка» существует наряду с чистопородными белугами и севрюгами, осетром и стерлядью. Тогда как в скудном бассейне Аральского моря после геологической катастрофы, изолировавшей его, все оказавшиеся тут осетровые виды, вероятно, деградировали в один. Вот этого-то повидавшего виды шипа и акклиматизировали в Или.
Что же касается второго переселенца, то из-за удручающего состояния гидросети Амударьи и Сырдарьи илийское стадо аральского усача того и гляди станет основным резерватом генофонда вида. И сменит тогда усач эпитет аральский на илийский... Впрочем, усач и маринка - близкие родственники, относящиеся к одному роду Barbus, отчего анонсированный сценарий выглядит подобно тому, как в средневековых монархиях опустевший трон после бездетного короля занимал его провинциальный и брутальный кузен. (Взамен Барбароссы какой-нибудь Барбуда!)
И, к слову, хотя другое название усачей - марена - у нас непопулярно, фривольное маринка - не что иное, как вульгарная переделка незнакомого иностранного термина.
Наконец, Или «колонизировали» три специфических дальневосточных вида - белый и пестрый толстолобик, а также белый амур. В Семиречье они были акклиматизированы после того, как… совершили трудовой подвиг на Каракумском канале, который в середине XX века начали копать от Амударьи до Ашхабада.
Факт, в принципе, известный, но напомню. Вскоре после строительства канал чрезвычайно зарос - так, что стало невозможным его хозяйственное использование (вода в жаркой пустыне вызвала буйный рост биомассы, из-за чего течение замедлилось в три раза). Какими только методами не сражались со взбесившейся флорой! Запустить в искусственную реку амура и толстолобика было уже не первой мерой отчаявшихся смотрителей, но именно она дала эффект. По наблюдению ихтиологов, в родном Амуре одноименный вид с большим энтузиазмом пожирает камыш, тогда как толстолобик - водоросли поменьше и планктон. Не изменили они своим гастрономическим пристрастиям и на новом месте - в два счета очистили Каракумский канал!
А если учесть еще и промысловые достоинства героев проекта, то не удивительно, что они стали знамениты на весь Советский Союз (в 1972 году на «Туркментелефильме» об этом даже сняли документальный фильм) и интродуцированы повсюду, где только возможно. Так они попали и в Или (потребность в их «услугах» могла возникнуть из-за двух поливных каналов, забирающих воду из реки, - Бакбактинского и Баканаского).
Впрочем, не амур и даже не карп являются самыми популярными в истории объектами интродукции рыб, но… гамбузия - мелкая невзрачная рыбешка, не представляющая никакой промысловой ценности, но питающаяся личинками комаров и благодаря этому сыгравшая в свое время ключевую роль в глобальной борьбе с малярией. Впервые гамбузию в этом амплуа масштабно использовали при строительстве Панамского канала (опять канал!), а в начале ХХ века ее завезли на курортные Гавайи, где «истребительница москитов» съела малярийного комара до последнего. Так она завоевала мировую славу, и в 1920 году Международный Красный Крест заказал партию гамбузий в Италию и Испанию, чтобы справиться с эпидемией, свирепствовавшей в средиземноморских странах.
В 1925 году 123 беременные самки (гамбузия живородяща) были в бидончике доставлены в СССР, сначала в Абхазию, а затем их потомство расселено и в других областях, в том числе и в Туркестанском крае. И кстати, гамбузия стала пионером в рыбной колонизации Семиречья. А в 1974 году в Или с той же целью - борьбы с малярией - выпустили и японскую медаку, трех-четырехсантиметровую рыбку. С тех пор колебания из лета в лето численности комаров на реке и ее притоках зависят и от того, насколько «урожайным» оказался приплод гамбузии и медаки (жизнь этих рыб скоротечна).
Между тем за компанию с амуром и толстолобиком в Семиречье обосновалась и целая колония сорных дальневосточных рыб: амурский чебачок, китайский лжепескарь, корейская востробрюшка… Вместе с восточной гамбузией все эти виды, не имеющие даже второстепенной рыболовной ценности (то есть и в качестве наживки - ибо не только человек с удочкой, но и хищная рыба ищет что получше), вызывают у рыбака только досаду. Словесным воплощением которой можно считать брезгливое собирательное имя, услышанное мной на рыбалке еще от деда, принципиального коммуниста-ленинца - хунвейбины…
Для любительской ловли, впрочем, толстолобик ненамного интереснее «китайцев» - в силу того, что питается, в основном, планктоном и, следовательно, на крючок не попадается (а белый толстолобик отличается к тому же уникальной способностью избегать сетей). Зато амур снискал великую славу, поспособствовавшую даже появлению особой рыбацкой субкультуры - так называемых амурятников. Безупречна и его кулинарная репутация - вершиной загородной, пикниковой кухни заслуженно считается коктал именно из пудового белого амура.
Нас, правда, сегодня вечером ждет другая трапеза - парочка сомов, которых мы взяли на лягушат минувшей ночью.
Пир
Но вот и преодолены сто часов и сто километров (это напрямую, а с ажурными речными кружевами наберутся, пожалуй, и все 150 километров пути), подъедена тушенка, выпита минералка. Тело покрыто загаром, лицо - щетиной; руки изрезаны снастью - парусной и рыбацкой. Вновь задул попутный ветер, но как минимум на год - мимо кассы и мимо нас. Мы подгребаем к финалу нашего путешествия, к последней ночевке.
Не только направления воздушных струй нас теперь не интересуют - мы больше не можем смотреть и на воду. Все это время мы не ощущали под ногами твердой земли: днем под ступнями прогибались резиновые лыжи и брезентовый «пол» катамарана, ночью продавливался мокрый песок едва выступающих из воды островов, где мы останавливались для еды и сна.
Поначалу эта проваливающаяся поверхность не напрягала и даже забавляла (как забавляет прыгающего ребенка пружинящая кровать). Но не сейчас. И для заключительной стоянки мы причаливаем к высокому, в несколько метров, обрыву твердой и сухой «большой» земли.
Взбираемся, разбиваем лагерь, разводим огонь. А в качестве прощального торжественного ужина, как уже говорилось, выступает добытый в минувшую ночь сом.
Функции же шеф-повара берет на себя автор этих строк. Или, возможно, шеф-повар взял на себя функции автора... И вообще, когда-нибудь я напишу Красную Книгу О Вкусной И Здоровой Пище, где объединю обе свои социальные маски. В этом опусе с подзаголовком Неполиткорректные Рассказы О Еде я постараюсь не просто чередовать рецепты с анекдотами, рекламой и историческими справками, как это сейчас весьма распространено в кулинарной публицистике, но поведаю о биографическом пути героев будущего блюда, их месте в мироздании и жизненной драме, окончившейся чьим-то (как правило, моим) ужином.
Так что нижеследующий пассаж прошу рассматривать как фрагмент из анонсированной Застольной Книги Перемен, эдакую пробу пера (хм, неплохо).
«Сом в летнюю ночь»
Для приготовления этого блюда требуется только что убитый желтый сом, какой водится в песчаных ямах в районе Бакбакты. Клюнувший на нарезку (в июне-июле) или лягушонка (в августе-сентябре, когда подрастут местные маугли). С воплями вытащенный рыбаками на берег после того, как аритмичный, будто стенокардия, треск катушки разбудил их среди ночи и выгнал из палатки на ветреный лунный воздух. Незачем и уточнять, что готовить его надо здесь же, на рыбалке, а еще лучше - во время сплава; во всяком случае, не в первые и не во вторые сутки кампании, а когда едоки достаточно промаринуются рекой.
Снятого с кукана, выпотрошенного и вымытого сома запекают на прогоревших углях аутентичного рыбацкого (это непременное условие) костра. Перед этим рыбу следует посолить и поперчить, вообще, посыпать всеми специями, что остались еще в сумке с провизией и не смешались с песком. Не худо внутрь туши покрошить и лука - для сочности.
Гораздо важнее, однако, не забыть дома фольгу, завернув в которою, и готовят блюдо. Каверзность ситуации в том, что, забыв фольгу, наверняка поймаешь много рыбы, десятки трофеев. Но запекать ее в летнюю ночь будет не в чем. Захватив же заветный рулон, рискуешь остаться вообще без клева (еще одна редакция закона подлости). Сноровка же ловить рыбу с фольгой и отличает настоящего Мастера.
Держать свиток на углях нужно до тех пор, пока серебро фольги жар-алхимик не превратит в золото. Перевернуть, аналогично - и подавать. В смысле - развернуть и жрать.
Отдельно готовится соус. То есть водка. «Готовится» в данном контексте значит «пьется». Но не абы как, а за четверть часа до еды, сразу грамм так по 150-200. Иначе, если употреблять непосредственно с блюдом, не забалдеешь: водка вступит в реакцию с жирным мясом сома, нейтрализуется и попросту пропадет даром. Оставшуюся водку следует «добавлять» уже в процессе еды - в дозах, какие подсказывает интуиция.
Вот, собственно, и все. Порции такие: ешь, пока можешь дышать. Вместо сома, в принципе, допустим и сазан, и усач, и амур. В последнем случае блюдо называется «Амур и Венера» и употребляется на корпоративных пикниках.
…Уж ночной эфир струит зефир, как выразился поэт. Уж застрекотала, заструилась совершенная ночь. Нездешним светом проклюнулись звезды, без запаздывающей луны засахарился Млечный путь, и небо стало подробным. (А так выразился однажды я. По другому, правда, поводу, но впечатленный именно этой - откровенной и вдохновенной - летней илийской ночью.)
Уже почернели угли. И закончилась водка. И исчерпаны почти слова.
Как древние жрецы, принеся в жертву быка, сначала разбрасывали его внутренности в хаосе, а затем собирали обратно, выстраивая новый космос и пытаясь увидеть в нем будущее, так и мы каждый раз в речном обряде сплава освежуем мир на стихии и всматриваемся в их позабытый, магический образ: воздуха, воды, огня, земли, эфира, наконец. А в финале путешествия, возвращаясь из этой доисторической, демонической природы, устраиваем пир и поутру пробуждаемся укутанные в привычную, цельную синтетику цивилизации.
Что, конечно, приятно. Но греет и последняя вчерашняя мысль (перед сном ее не успеваешь додумать, но именно с ней просыпаешься): впервые со старта путешествия ты не выбирал место для ночлега, а заснул, где упал. Отчего же, спрашивается, такая детская сладкая беспечность?
Ибо из глины ты, и вернулся на землю, и всюду твердь.
Андрей Губенко
