(Продолжение. Начало в № 50)
Если кто из читателей читал начало этого очерка в прошлом номере «НП», то наверняка вспомнит о том, что еще недавно Борнео (он же Калимантан — один из крупнейших островов планеты, похожий на маленький материк) считался классической страной каннибалов (то есть людоедов). В великие тропические леса, населенные этими простодушно-типическими представителями человеческого рода (а вместе с ними и множеством иных хищников), и отправился однажды скромный научный секретарь Средне-Азиатского географического общества (то есть ваш покорный слуга).
Настороженная встреча
Существует ли людоедство на Борнео ныне? Несомненно! По крайней мере, так уверенно скажет вам любой туроператор, работающий тут. И подтвердит каждый уважающий себя турист, вернувшийся с острова. Хотя логика и подсказывает, что, будь так на самом деле, свидетелей своих многочисленных подвигов было бы не столь назойливо много.
Потому-то я ступил под полог таинственных лесов Борнео, думая вовсе не о том, что могу через короткое время висеть на вертеле над жарким костерком в качестве основного блюда и весело румяниться под праздничную суету накрываемого стола. А о том своеобразии, которым первобытные джунгли этого острова отличаются от прочих тропических дебрей земли.
Я искал встречи с хищниками. Какими? А вы читайте далее — узнаете.
Здешний лес встретил меня так, как встречали леса в десятках других мест планеты. Настороженной тишиной. Лес можно понять — уж кому от кого, а ему от человека ждать хорошего нет никакого резона…
Зеленый ад или лаборатория эволюции?
Заповедник Кинабалу раскинулся на севере Калимантана. Здешние леса взбираются по склонам главной высоты острова, острой вершины Кинабалу (4905 метров), за облака, а потому отличаются от низменных джунглей относительной прохладой. И какой-то особенной таинственностью — наверное, оттого, что очень часто в этот растительный хаос вплетаются космы причудливо шевелящегося тумана, придающего всему какую-то первозданность и зачарованность.
Буйство растительности превосходит на Борнео все мыслимые рамки ботанического безумия. Попадая сюда, даже первостатейные натуралисты, светила естествознания чувствовали себя студентами-недоучками. Это совсем не те леса, что знакомы нам, живущим в умеренном поясе, — «то береза, то рябина», потом еще много берез, потом елки, осины, опять рябины и… Все повторить.
В тропиках это «то, то, то» — можно тараторить с дятловой настойчивостью. Сотни видов деревьев растут тут вперемежку, так что, увидев что-то интересное, нужно остановиться. Встретиться ли это на пути еще раз, никто не гарантирует.
Впрочем, и само понятие «дерево» в экваториальных лесах подразумевает совершенно особое явление, совершенно непохожее на наши «березы-рябины». Каждое здешнее дерево — истинное «древо жизни». Субстрат, на котором жительствуют и здравствуют десятки других растений: лиан, мхов, папоротников, водорослей, пальм, орхидей, грибов, лишайников — паразитов и эпифитов. Из-за такой перенаселенности часто невозможно разглядеть самого хозяина, ствол и ветви которого покрыты сплошным ковром из иждивенцев.
Иногда встречаются такие веселые коммуналки, которые доживают свое на уже умершем, но все еще стоящем лесном гиганте. Падение хозяина — смерть для всей этой беззаботной компании нахлебников. Но одновременно это шанс для десятков других кандидатов, дождавшихся-таки своего глотка солнца в вечном сумраке, который царит у земли. И своего шанса.
В немедленно начавшейся гонке, согласно жестким правилам естественного отбора, победит тот, кто успеет пробиться и задушить конкурентов первым. Он и займет со временем место павшего патриарха. Нигде жестокая логика и хищная философия жизни не предстает перед наблюдателем так ясно, ярко и неприкрыто, как тут, во влажных тропических лесах.
Кстати, ближайший сподвижник Дарвина Альфред Уоллис уверовал в эволюционный смысл борьбы за существование именно тут, в лесах Борнео.
Там, где нас нет
Мне довелось побродить по многим тропическим лесам планеты. И всюду эти леса поражают одинокого путника своей настороженностью и пустынностью.
Вот и тут, на Борнео, все, в общем-то, как везде. Птицы есть, но их нельзя назвать непугаными. При сближении они стремительно ускользают за ближайшие стволы. Те, которых удается поймать в объектив камеры — жалкие единицы от всего пернатого изобилия, которого не видно и даже не слышно.
Присутствие живности лишь угадывается — то мелькают какие-то неясные пятна, то тишину разорвут суетливые гадючьи трели, то вдруг начинают качаться освобожденные от тяжести ветви.
А еще тут присутствует постоянное ощущение, что за тобой наблюдают (как в «умном городе», пронизанном недремлющими очами сотен незаметных видеокамер). Оттого приходится постоянно озираться по сторонам. Неизменно натыкаясь на все те же непроницаемые зеленые стены.
Очень мало и насекомых, даже таких вездесущих, как муравьи. Встреченные пауки мелки и невыразительны. Нет ящериц. Я уже не говорю о змеях. Чтобы увидеть змею, нужно как следует постараться. Мало цветов. Почти не видно бабочек.
Но чувство, что все вокруг переполнено утаенной жизни, не покидает ни на мгновение. Может быть, все дело в ярусах? Тот, самый нижний, по которому вьется тропа, — наиболее опасный и наименее приспособленный для комфортной жизни лесных обитателей. А жизнь где-то там, в непролазной чаще, в переплетенных кронах деревьев. Там, где нас нет.
Стоит ли терять тропу?
Но растительность! Буйство превосходит воображение!
Стоит свернуть с тропы, чтобы ощутить свою беспомощность и мизерность, свое жалкое место в этом первобытном лесу. Ноги тут же по колено уходят во мхи и какую-то трухлявую гниль, которая еле держится на крутом склоне. Все вокруг сразу принимает враждебный и ощеренный вид. Что-то сразу норовит вцепиться, царапнуть, поранить, изодрать, проткнуть.
Одна ротанговая пальма, колючими плетьми которой с маниакальной тщательностью перевязано все свободное пространство, чего стоит. А она не одна! Но самое неприятное, что там, у ног, в этой живой трухе чувствуется какое-то движение. Хищное движение. А когда ты поспешно выбираешься обратно на тропу, то оказывается, что на щиколотках уже шевелится несколько присосавшихся черных пиявок.
Это зрители голливудских поделок и популярных программ серьезно считают, что главная опасность тропических лесов — огромные пауки, ядовитые змеи и кровожадные леопарды. На самом деле основные угрозы и неудобства исходят от существ куда менее презентабельных: комаров, пиявок и ротангов.
А главная опасность в том, что мы, жители совершенно иных «ярусов» планеты, абсолютно не приспособлены к здешней жизни. Недаром, большинство людских потерь во время боевых действий, которые вели в тропиках «цивилизованные жители» Европы, Штатов и даже Японии, приходилось не на пули, мины и ядовитые стрелы, а именно на неспособность переносить местные условия.
Тропические леса душат людей не кольцами удавов, а своими размерами. Однажды в Таиланде мне довелось быть свидетелем истерики одной ушлой европейской туристки, которой во время экскурсии по лесу только показалось, что она отстала от группы и заблудилась. Паника, охватившая эмансипированную особу, увидевшую, что рядом никого нет (хотя помощник гида не выпускал ее из поля зрения), привела к натуральному нервному срыву. Всю обратную дорогу незадачливая экскурсантка провела молча, забившись с ногами на сиденье автобуса и задернув шторку. Но ее можно понять.
После нескольких часов одинокого движения по тропическому лесу наступает какое-то сумеречное состояние. От обилия оттенков одного зеленого цвета, от недостатка света в глазах появляется легкая рябь. От банной духоты и гнилостных испарений голова наполняется горячим туманом. Внимание рассеивается. Настороженность улетучивается. Лес растворяет пришельца без остатка…
Пора цветения желудков
Без остатка переваривает свои жертвы удивительное растение, найти которое в лесах Борнео было одной из моих основных целей.
Вернее, это даже не одно растение, а целая группа растительных хищников, несколько десятков видов, относящихся к роду кувшиночников, или непентов. В ходе эволюции эти насекомоядные (или, как их называли раньше, мясоядные) представители флоры научились не только ловить, но и переваривать всяческих ротозеев от фауны — жучков-паучков и мушек-блошек. Природа как бы поменяла в них плюс на минус.
Но тут, как принято в их мире, ничего личного. Таким способом растения восполняют дефицит органических веществ, который, как это ни парадоксально, характерен для этих буйнопомешанных тропических лесов. Борьба за землю здесь так же бескомпромиссна, как война за солнце. Ливни, хлещущие вдоль экватора каждый божий день, сильно размывают и истощают почву. Так что корни местных деревьев, к примеру, растут не вглубь, а вширь.
Кувшиночники — такая же визитка Борнео, как рефлезии (самые большие цветы планеты, источающие запах тухлого мяса), птицы-носороги и орангутанги. По сути — это своеобразные желудки, растущие и на земле, и на деревьях.
Природа устроила их так мудро и коварно, что глупая жертва сама лезет под приоткрытую гостеприимно крышечку, в мирный кувшинчик, наполненный, как представляется, живительной влагой. Но стоит наивной букашке оказаться внутри, как крышечка смачно захлопывается, и гостья попадает на пиршество (в качестве пищи), слишком поздно осознавая, что «живительная влага» — не что иное, как желудочный сок.
В поисках непентов
Мои поиски кувшиночников у подножий Кинабалу почему-то успехом не увенчались, и я решил перелететь на юго-западный угол острова, где у самого синего моря раскинулся старейший заповедник Бако.
Добираться до резервата пришлось сначала на автобусе, а потом на моторной лодке. В Бако меня встретила веселая стая хвостатых макак, харчующихся в обнаженных мангровых зарослях. И одуряющий жар, обычный для уровня моря. Однако здешний лес, покрывающий прибрежные увалы, показался куда более светлым и живым, нежели в Кинабалу.
Едва углубившись в него и пройдя сотню метров, я вдруг увидел, что тропу пересекает какая-то движущаяся лента. Змея?!
Нет, это была не змея, а колонна муравьев. Миллионы насекомых в едином ритме, огибая препятствия, двигались в одном направлении сплошной лентой, шириной в полтора десятка сантиметров, под охраной ощетинившихся в обе стороны стражников.
Куда они шли? Кто их знает. Однажды в Бразилии я в течении пяти часов наблюдал подобное шествие, и все это время муравьиный поток не иссякал ни на минуту. Завораживающее зрелище!
Лес, полный криков и бликов, то и дело пересекали ржавые ручьи, весело журчащие водопадами в крутобоких извивающихся желобах, пропиленных водой в известняках. Как и всюду в дождевых экваториальных джунглях, под деревьями не было травы, а только кустарники, всяческие папоротники и веерные пальмы — без стволов, но с листьями в рост человека. Цикады, словно невидимые циркулярные пилы, рвали слух, затихая, однако, по мере приближения к ним.
Но непентов не было. Неужели и тут мои поиски ни чем не увенчаются?
(Продолжение следует)
Андрей Михайлов — землеописатель, автор географической дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада» и географического романа «Казахстан».
Фото автора