Сильнейшее впечатление производят на путешественника по Глубинной Азии буддийские пещерные монастыри, разбросанные по путям распространения учения — так называемые «Пещеры тысячи Будд». Традиция их строительства берет свое начало в Индии при императоре Ашоке (III век до н. э.), а в III — V веках уже новой эры она добралась и до Китая.
Самый знаменитый пещерный комплекс Китая лежит в самом начале Хэсийского коридора (если следовать с Запада), где когда-то сходились два крайних ответвления великого караванного пути, обходивших по краям адскую жаровню Таримской котловины. Это Дуньхуан. И если близлежащая западная застава Великой стены — Цзяюйгуань — стерегла проход Хэси в материальном плане, Дуньхуан можно считать его духовным форпостом. Кстати, до стены от Дуньхуана еще часов шесть пути на автомобиле.
«О Дуньхуане первым сказал наш Пржевальский, но затем честь этого открытия была взята другими иностранными учеными», — пишет в путевом дневнике своей гималайско-алтайской экспедиции Николай Рерих. Что ж, дело обычное для Запада. Вовремя подсуетиться и присвоить чужое. Сам Дуньхуан с его величайшим пещерным монастырем вряд ли потеряет хоть толику своей значимости в свете всей этой суеты. Тем более что тут все не столь бесспорно.
Пошел, не зная куда, и открыл неведомо что
Да, для нас Дуньхуан открыл именно Николай Михайлович Пржевальский. Вернее не сам Дуньхуан, центр оазиса Сачжоу, китайский городишко, «грязнее и отвратительнее которого» Всеволод Роборовский «нигде ничего не видел». Хотя, по мнению другого диадоха Н.М., Петра Козлова, он и является «лучшим в Центральной Азии» (вопросы пристрастий и настроений — важнейший момент оценок практической географии). Так вот, речь не о городе и оазисе, а о прославленном в прошлом и полузабытом ко временам географического открытия Центральной Азии монастыре Цяньфодун, или пещерах Могао, что лежали верст за двадцать от города в рукотворных лессовых норах горы Миншашань. (Однако я буду величать этот культовый комплекс так, как принято в географической литературе, — Дуньхуан.)
Пржевальский наткнулся на монастырь случайно во время своего третьего путешествия в 1880 году. Местные власти отказались выделить нашему выдающемуся путешественнику проводника на Цайдам, и он, по своему обыкновению решив, что обойдется сам, в поисках пути к вожделенному Тибету неожиданно вышел сюда, к пещерам Могао. Несложно уразуметь, какое впечатление произвел на путешественника и его спутников неожиданно возникший перед глазами грандиозный пещерный комплекс — хотя и потрепанный изрядно, но все еще великолепный в своей духовной дерзости.
«Таинственный мрак царствует в пещерах, в особенности в больших; лица идолов выглядывают какими-то особенными в этой темноте. Понятно, как сильно должна была действовать обстановка на простых людей, которые некогда, вероятно, во множестве стекались сюда...».
Николай Михайлович лишь много позже узнал, что незадолго до его явления в монастыре побывали члены австро-венгерской экспедиции графа Сечени. Они разминулись всего на два месяца. Ущелье, кстати, оказалось непреодолимым для каравана, и Пржевальскому пришлось искать другие пути.
Этот случай весьма показательно свидетельствует о тех «основных трудностях», которые сопровождали первые европейские исследования глубинной Азии. Это далеко не всегда были экстремальные условия местной природы.
Разные цвета святого
Пещеры Дуньхуана активно создавались и украшались в течение целого тысячелетия. Начало им положил некий монах Лэцзунь еще в 366 году. До нас дошли 492 рукотворных грота, которые тянутся по склону Миншашаня на целых два километра. Сорок пять тысяч квадратных метров фресок и 2415 скульптур из раскрашенной глины составляют главное богатство монастыря. Значение их для мировой культуры столь очевидно, что ЮНЕСКО давно включила Цяньфодун в перечень памятников Всемирного культурного наследия (вместе с Великой стеной, дворцом Гугун и терракотовым воинством императора Цинь Шихуана).
Обычно при словосочетании «пещерный монастырь» воображение выкатывает темный лабиринт храмов и келий, освещенных трепещущим пламенем свечи. Но в отношении к буддийским пещерам, раскинувшимся на пути следования миссионеров и монахов от Индии (Аджанта, Эллора), минуя проходы Афганистана (разрушенный талибами Бамиан), через Восточный Туркестан (Кызыл, Бейзиклик) и Ганьсу (Дуньхуан, Бинлинсы) к старым китайским столицам (Лунмэнь у Лояна), мы сталкиваемся с совсем иным, сильно упрощенным обликом рукотворных лабиринтов. Это скорее норы резвых ласточек-береговушек, нежели извилистые слепые проходы кротов.
Фасадом таким монастырям служат крутые откосы и отвесы, обычно над протекающей (или протекавшей когда-то) внизу рекой. Так что жители и посетители буддийских пещер одинаково легко обходятся без нити Ариадны и лампочки Ильича (хотя иметь маленький фонарик любознательному паломнику не мешает). Все это мы встречаем и тут, в монастыре Цяньфодун, что протянулся по обрыву горы Миншашань.
Типовая келья, или молельня, состоит из одного вырезанного в лессе помещения — с главным кумиром и парой предстоятелей у задней стены, напротив входа, и с разрисованными (как правило, сюжетами из «Джатак») сводами. Встречаются, конечно, многокомнатные помещения с целыми собраниями скульптуры и живописи, но гораздо реже.
Так как пещеры расположены в несколько этажей, фасад монастыря с многочисленными дверьми, балконами, галереями и переходами напоминает стены домов в одесских двориках героических времен Остапа Бендера, Бени Крика и контрабандиста Кости. Только без реющих флагов белья и породистых носов тамошних «тетей Роз».
После масштабной реставрации на рубеже последних тысячелетий каждая келья получила надежную стену и дверь из металла, пластика и стекла. А сменивший монаха экскурсовод — связку ключей от вверенных ему пещер.
Система посещений, по крайней мере, когда в Дуньхуане бывал я, была весьма простой и циничной. Хочешь посетить больше пещер — плати больше. И, кстати (а вернее некстати), любая съемка внутри строжайше запрещалась.
Семь засовов под патронажем ЮНЕСКО
Так что напрасно думать, что рядовой посетитель мог обследовать весь комплекс монастыря. Если даже он и располагал достаточным лимитом времени, полный осмотр требовал не только вложений, но и длительного переговорного процесса (наверняка с участием Пекина!). Типовой же вариант визита ограничивается осмотром десятка гротов согласно купленному билету. Причем — интересная тенденция — с каждым годом цена билета только росла, а количество отпираемых пещер лишь сокращалось. Когда впервые посетил Дуньхуан в 2000 году, для посетителей открывали куда больше дверей, чем позже. Ну что ж, в этом и есть суть коммерческого туризма.
Но и раньше, и позже тут, как и во многих других пещерных комплексах Китая, у посетителей отбирали все фото- и видеокамеры. (Потому я не могу снабдить этот очерк снимками внутри, только фасадами.) Зато в местных сувенирных лавках вам предлагали массу всевозможной фото- и видеопродукции о монастыре в исполнении местных умельцев, но по фиксированным ценам. Все это вкупе свидетельствовало о великом интересе к памятнику из списка ЮНЕСКО и великой оборотистости китайцев, которые умеют с выгодой эксплуатировать любой интерес.
Микро- и макромиры в глиняном исполнении
О Дуньхуане, где каждая пещера — это микромодель всей Вселенной, можно говорить бесконечно много. Да так ничего и не сказать. Потому, осознавая тщету, ограничусь тем, что потрясло больше всего Пржевальского, Роборовского и меня тоже. Тридцатипятиметровая скульптура Будды Майтрейи, «толстобрюхого Милэ», запертая в тесном тереме высокой многоярусной башни.
В тесноте этого колосса на глиняных ногах невозможно даже окинуть взглядом, с ним нельзя встретиться глазами — так высоко над вами находится голова (тоже, кстати, из глины). В нем вообще-то легко потеряться. Но рядом с ним отчего-то очень уютно ощущать свою собственную мизерность. Левой рукой гигант черпает энергию из бесконечности, правой — передает нам, ничтожным.
Почему его заперли в таком тесном пространстве? Да потому что ему все равно, он повсюду останется сам собой. Что для него окружающий клочок земли, когда он сам Вселенная?
Недалеко, в соседних пещерах, есть еще два подобных колосса. Ну, может, чуть поменьше.
Один — почти копия первого.
Второй — Будда, лежащий на смертном одре в окружении своих 72 скорбящих учеников-лоханей. Впрочем, для самого Будды этот «смертный одр» вовсе не означал банальной смерти, а был лишь окончательным переходом к тому, к чему и призывал он стремиться своих последователей, — к спасению. К небытию. Или бессмертию.
Жмурки со временем
Понятно, что Дуньхуану сильно досталось от времени. Если вглядеться в его судьбу, то вообще непонятно, как в нем что-то уцелело. С упадком буддизма в этой части Азии началось медленное разрушение монастыря Цяньфодун. Сильный удар был нанесен великолепию монастырского убранства антикитайскими дунганскими восстаниями XIX века — для инсургентов рукотворные кумиры монастыря были ненавистны вдвойне как предметы культа врагов и как изображения, проклятые собственной религией. Еще один, не менее разрушительный, удар нанесли позже кумирне сами китайцы — во время своей «культурной революции», когда погромные настроения обезбоженной молодежи стали на десять лет типовыми в отношении к собственной культуре.
А между исламистами и нигилистами Пещеры тысячи Будд всласть пограбили европейские исследователи и коллекционеры. После работ (временами смахивающих на мародерство) в Дуньхуане целого ряда представителей европейской цивилизации, таких как британец Стейн, француз Пельо, американец Уорнер, многие пещеры Цяньфодуна зазияли черными провалами ободранных стен и опустевших постаментов.
Напрасно, однако, винить во всем одних европейцев — без местной помощи из таких глубин Азии много не вывезти. Так, благодаря содействию китайских пособников и посредников Дуньхуан лишился большей части своей знаменитой библиотеки, рассеянной ныне по нескольким собраниям Европы и Америки. Кое-что, купленное у местных торговцев Ольденбургом, ныне находится в Петербурге.
«Дошли странные сведения о разграблении фресок Дуньхуана, — пишет в дневнике Рерих, находившийся тогда в Урумчи. — Если эти сведения верны, то такое вандальство должно быть расследовано как совершенно недопустимый факт разрушения почти единственного сохраненного памятника. Здесь вся иностранная колония знает о случившемся...».
«Но когда придет время обновления Азии, разве она не спросит: «Кто же это обобрал наши сокровища, сложенные творчеством наших предков?» Где же тут беспристрастное знание, которое прежде всего очищает и сберегает, и восстанавливает?» — на тех же страницах вопрошает немного ранее великий гуманист и мистик. Ну вот, время пришло.
...Здесь, в Дуньхуане (на этот раз речь обо всем оазисе), затерянном в центре огромной Азии, между солончаками Гоби, песчаными горами Кум-тага и безжизненными отрогами Наньшаня, как-то особенно ясно ощущается сопричастие культуры и космоса. В таких местах хорошо понимаешь, что человечество и природа — лишь две составляющие одного замысла. Замысла, о сути которого нам дано лишь догадываться и спорить, который нам не удастся понять и осознать целиком. Часть ведь никогда не сможет оценить целого. И это прекрасно. По крайней мере, смерть от тоски человечеству не угрожает...
Андрей Михайлов — землеописатель, автор дилогии «К западу от Востока. К востоку от Запада» и географического романа «Казахстан». Фото автора